Это тщательный поиск.

Тщательный поиск дневников, осколков сказки, старых выпусков оракула, старых форумов, когда-то знакомых и близких людей, знакомых имён.

А зачем? Зачем я мучаю себя?

Потому, что продолжаю ЕГО любить.

Сколько лет. Сколько лет...

Помолчав немного Равена решила продолжить. Она рассказала лишь маленькую часть большой истории, истории всей жизни. Порыв ветра тронул длинные волосы рейвенклойки, заплетенные в них ленты и маленькие колокольчики. Колокольчики звякнули, приводя Рав в чувство, девочка подтянула рукава голубой кофты, которыя была одета по верх белого платья, пошевилила пальцами ног в балетках, и продолжила:



- Он начал погружаться в воду и вдруг услышал незнакомый лухой

голос где-то в себе самом: "У меня нет выхода. Я чайка. Я могу олько то, что могу. Родись я, чтобы узнать так много о полетах, у меня была бы не голова, а вычислительная машина. Родись я для скоростных полетов, у меня были бы короткие крылья, как у сокола, и я питался бы мышами, а не рыбой. Мой отец прав. Я должен забыть об этом безумии. Я должен вернуться домой, к своей Стае, и довольствоваться тем, что я такой, какой есть, - жалкая, слабая чайка."

Голос умолк, и Джонатан смирился. "Ночью - место чайки на берегу, и отныне, - решил он, - я не буду ничем отличаться от других. Так будет лучше для всех нас."

Он устало оттолкнулся от темной воды и полетел к берегу, радуясь, что успел научиться летать на небольшой высоте с минимальной затратой сил.

"Но нет, - подумал он. - Я отказался от жизни, отказался от всего,

чему научился. Я такая же чайка, как все остальные, и я буду летать так, как летают чайки". С мучительным трудом он поднялся на сто футов и энергичнее замахал крыльями, торопясь домой.

Он почувствовал облегчение оттого, что принял решение жить, как живет Стая. Распались цепи, которыми он приковал себя к колеснице познания: не будет борьбы, не будет и поражений. Как приятно перестать думать и лететь в темноте к береговым огням.

- Темнота! - раздался вдруг тревожный глухой голос. -

Чайки никогда не летают в темноте!

Но Джонатану не хотелось слушать. "Как приятно, - думал он. - Луна и отблески света, которые играют на воде и прокладывают в ночи дорожки сигнальных огней, и кругом все так мирно и спокойно..."

- Спустись! Чайки никогда не летают в темноте. Родись ты, чтобы

летать в темноте, у тебя были бы глаза совы! У тебя была бы не голова, а вычислительная машина! У тебя были бы короткие крылья сокола!

Там, в ночи, на высоте ста футов, Джонатан Ливингстон прищурил глаза. Его боль, его решение - от них не осталось и следа.

Короткие крылья. Короткие крылья сокола!

Вот в чем разгадка! "Какой же я дурак! Все, что мне нужно - это

крошечное, совсем маленькое крыло; все, что мне нужно - это почти полностью сложить крылья и во время полета двигать одними только кончиками. Короткие крылья!"

Он поднялся на две тысячи футов над черной массой воды и, не задумываясь ни на мгновение о неудаче, о смерти, плотно прижал к телу широкие части крыльев, подставил ветру только узкие, как кинжалы, концы, - перо к перу - и вошел в отвесное пике.

Ветер оглушительно ревел у него над головой. Семьдесят миль в час, девяносто, сто двадцать, еще быстрее! Сейчас, при скорости сто сорок миль в час, он не чувствовал такого напряжения, как раньше при семидесяти; едва заметного движения концами крыльев оказалось достаточно, чтобы выйти из пике, и он пронесся над волнами, как пушечное ядро, серое при свете луны.



Рассказывая равена жестикулировала руками, то расправляя их, как Джонатан в рассказе, то прижимая к бокам, изображая соколиные крылья.

- Он сощурился, чтобы защитить глаза от ветра, и его охватила

радость. "Сто сорок миль в час! Не теряя управления! Если я начну пикировать с пяти тысяч футов, а не с двух, интересно, с какой скоростью..."

Благие намерения позабыты, унесены стремительным, ураганным ветром. Но он не чувствовал угрызений совести, нарушив обещание, которое только что дал самому себе. Такие обещания связывают чаек, удел которых - заурядность. Для того, кто стремится к знанию и однажды достиг совершенства, они не имеют значения.

На рассвете Джонатан возобновил тренировку. С высоты пяти тысяч футов рыболовные суда казались щепочками на голубой поверхности моря, а Стая за завтраком - легким облаком пляшущих пылинок.

Он был полон сил и лишь слегка дрожал от радости, он был горд, что сумел побороть страх. Не раздумывая, он прижал к телу переднюю часть крыльев, подставил кончики крыльев - маленькие уголки! - ветру и бросился в море. Пролетев четыре тысячи футов, Джонатан достиг предельной скорости, ветер превратился в плотную вибрирующую стену звуков, которая не позволяла ему двигаться быстрее. Он летел отвесно вниз со скоростью двести четырнадцать миль в час. Он прекрасно понимал,

что если его крылья раскроются на такой скорости, то он, чайка, будет разорван на миллион клочков... Но скорость - это мощь, скорость - это радость, скорость - это незамутненная красота.

На высоте тысячи футов он начал выходить из пике. Концы его крыльев были смяты и изуродованы ревущим ветром, судно и стая чаек накренились и с фантастической быстротой вырастали в размерах, преграждая ему путь.

Он не умел останавливаться, он даже не знал, как повернуть на такой скорости.

Столкновение - мгновенная смерть.

Он закрыл глаза.

Так случилось в то утро, что на восходе солнца Джонатан

Ливингстон, закрыв глаза, достиг скорости двести четырнадцать миль в час и под оглушительный свист ветра и перьев врезался в самую гущу Стаи за завтраком. Но Чайка удачи на этот раз улыбнулась ему - никто не погиб.

В ту минуту, когда Джонатан поднял клюв в небо, он все еще мчался со скоростью сто шестьдесят миль в час. Когда ему удалось снизить скорость до двадцати миль и он смог, наконец, расправить крылья, судно находилось на расстоянии четырех тысяч футов позади него и казалось точкой на поверхности моря.

Он понимал, что это триумф! Предельная скорость! Двести

четырнадцать миль в час для чайки! Это был прорыв, незабываемый, неповторимый миг в истории Стаи и начало новой эры в жизни Джонатана. Он продолжал свои одинокие тренировки, он складывал крылья и пикировал с высоты восемь тысяч футов и скоро научился делать повороты.

Он понял, что на огромной скорости достаточно на долю дюйма изменить положение хотя бы одного пера на концах крыльев, и уже получается широкий плавный разворот. Но задолго до этого он понял, что, если на такой скорости изменить положение хотя бы двух перьев, тело начнет вращаться, как ружейная пуля, и... Джонатан был первой чайкой на земле, которая научилась выполнять фигуры высшего пилотажа.

В тот день он не стал тратить время на болтовню с другими чайками; солнце давно село, а он все летал и летал. Ему удалось сделать мертвую петлю, замедленную бочку, многовитковую бочку, перевернутый штопор, обратный иммельман, вираж.



Восторг переполнял её, казалось, что Равена находилась уже не на крыше своего дома, а парила над морем вместе с Джонатаном, выполняя фигуры высшего пилотажа. Глаза её горели огнём, голос был то усталый, предначертанный, когда Джонатан боролся с внутренними страхами и предрасположенностью судьбы, то торжественным, когда ему удавалась новая фигура высшего пилотажа.

Равена с улыбкой оглядела всех пришедших. Уже стемнело. Девочка, сначала, очень волновалась, но она убрала волнение и страх глубоко внутрь себя. Она была Дома, среди своих друзей. И не важно, что большинство присутствующих она не знала, это бал Дом, её Дом. Дом всех тех. кто сейчас здесь собрался.



- Ну, вот. Мы все пришли сюда. Все собрались здесь. Мы все дети одного Дома, нашего Дома. Дома Ветра. Пускай мы друг друга не знаем, и не важно, на каком мы курсе. На первом, или на последнем. Не важно, как давно мы тут находимся. Мы здесь не просто так. Рейвенкло - это наш Дом. И все мы друг другу родные. Мы всегда можем обратиться друк к другу за помошью, никто не откажет. Я смело говорю эти слова.



Девочка сделала паузу. Внутри возникло ощущение, что она всех тут знала, их объединяло что-то гораздо большее, чем просто крыша и желание придти послушать сказки, попить чая, получить подарок. Равена свела руки вместе и снова улыбнулась.



- Эта сказка о невыдуманном Джонатане - Чайке, который живёт в каждом из нас.



Настало утро, и золотые блики молодого солнца заплясали на едва заметных волнах спокойного моря.

В миле от берега с рыболовного судна забросили сети с приманкой, весть об этом мнгновенно донеслась до Стаи, ожидавшей завтрака, и вот уже тысяча чаек слетелась к судну, чтобы хитростью или силой добыть крохи пищи. Ещё один хлопотливый день вступил в свои права.

Но вдали от всех, вдали от рыболовного судна и от берега в полном одиночестве совершала свои тренировочные полеты чайка по имени Джонатан Ливингстон.

Взлетев на сто футов в небо, Джонатан опустил перепончатые лапы, приподнял клюв, вытянул вперед изогнутые дугой крылья и, превозмогая боль, старался удержать их в этом положении. Вытянутые вперед крылья снижали скорость, и он летел так медленно, что ветер едва

шептал у него над ухом, а океан под ним казался недвижимым. Он прищурил глаза и весь обратился в одно-единственное желание: вот он задержал дыхание и чуть... чуть-чуть... на один дюйм... увеличил изгиб крыльев. Перья взъерошились, он совсем потерял скорость и упал.



Девочка улыбнулась.



- Чайки, как вы знаете, не раздумывают во время полета и никогда не останавливаются. Остановиться в воздухе - для чайки бесчестье, для чайки это - позор.

Но Джонатан Ливингстон, который, не стыдясь, вновь выгибал и напрягал дрожащие крылья -все медленнее, медленнее и опять неудача, - был не какой-нибудь заурядной птицей.

Большинство чаек не стремится узнать о полете ничего кроме самого необходимого: как долететь от берега до пищи и вернуться назад. Для большинства чаек главное - еда, а не полет. Больше всего на свете Джонатан Ливингстон любил летать.

Но подобное пристрастие, как он понял, не внушает уважения птицам. Даже его родители были встревожены тем, что Джонатан целые дни проводит в одиночестве и, занимаясь своими опытами, снова и снова планирует над самой водой.



Он, например, не понимал, почему, летая на высоте меньшей полувзмаха своих крыльев, он может держаться в воздухе дольше и почти без усилий. Его планирующий спуск заканчивался не обычным всплеском при погружении лап в воду, а появлением длинной вспененной струи, которая рождалась, как только тело Джонатана с плотно прижатыми лапами касалось поверхности моря. Когда он начал, поджимая лапы, планировать на берег, а потом измерять шагами след, его родители, естественно, встревожились не на шутку.

- Почему, Джон, почему? - спрашивала мать. - Почему ты не можешь вести себя, как все мы? Почему ты не предоставишь полеты над водой пеликанам и альбатросам? Почему ты ничего не ешь? Сын, от тебя остались перья да кости.

- Ну и пусть, мама, от меня остались перья да кости. Я хочу знать, что я могу делать в воздухе, а чего не могу. Я просто хочу знать.

- Послушай-ка, Джонатан, - говорил ему отец без тени недоброжелательности. - Зима не за горами. Рыболовные суда будут появляться все реже, а рыба, которая теперь плавает на поверхности, уйдет в глубину. Полеты - это, конечно, очень хорошо, но одними

полетами сыт не будешь. Не забывай, что ты летаешь ради того, чтобы есть.

Джонатан покорно кивнул. Несколько дней он старался делать то же, что все остальные, старался изо всех сил: пронзительно кричал и дрался с сородичами у пирсов и рыболовных судов, нырял за кусочками рыбы и хлеба. Но у него ничего не получалось.

"Какая бессмыслица, - подумал он и решительно швырнул с трудом добытого анчоуса голодной старой чайке, которая гналась за ним. - Я мог бы потратить все это время на то, чтобы учиться летать. Мне нужно узнать еще так много!"

И вот уже Джонатан снова один в море - голодный, радостный, пытливый.

Он изучал скорость полета и за неделю тренировок узнал о скорости больше, чем самая быстролетная чайка на этом свете.

Поднявшись на тысячу футов над морем, он бросился в пике, изо всех сил махая крыльями, и понял, почему чайки пикируют, сложив крылья.

Всего через шесть секунд он уже летел со скоростью семьдесят миль в час, со скоростью, при которой крыло в момент взмаха теряет устойчивость.

Раз за разом одно и то же. Как он ни старался, как ни напрягал силы, достигнув высокой скорости, он терял управление.

Подъем на тысячу футов. Мощный рывок вперед, переход в пике, напряженные взмахи крыльев и отвесное падение вниз. А потом каждый раз его левое крыло вдруг замирало при взмахе вверх, он резко кренился влево, переставал махать правым крылом, чтобы восстановить равновесие,

и, будто пожираемый пламенем, кувырком через правое плечо входил в штопор.

Несмотря на все старания, взмах вверх не удавался. Он сделал десять попыток, и каждый раз, как только скорость превышала семьдесят миль в час, он обращался в неуправляемый поток взъерошенных перьев и камнем летел в воду.

Все дело в том, понял наконец Джонатан, когда промок до последнего перышка, - все дело в том, что при больших скоростях нужно удержать раскрыты е крылья в одном положении - махать, пока скорость не достигнет пятидесяти миль в час, а потом держать в одном положении.

Он поднялся на две тысячи футов и попытался еще раз: входя в пике, он вытянул клюв вниз и раскинул крылья, а когда достиг скорости пятьдесят миль в час, перестал шевелить ими. Это потребовало неимоверного напряжения, но он добился своего. Десять секунд он мчался неуловимой тенью со скоростью девяносто миль в час. Джонатан установил

мировой рекорд скоростного полета для чаек!

Но он недолго упивался победой. Как только он попытался выйти из пике, как только он слегка изменил положение крыльев, его подхватил тот же безжалостный неумолимый вихрь, он мчал его со скоростью девяносто миль в час и разрывал на куски, как заряд динамита. Невысоко над морем Джонатан-Чайка не выдержал и рухнул на твердую, как камень, воду.

Когда он пришел в себя, была уже ночь, он плыл в лунном свете по глади океана. Изодранные крылья были налиты свинцом, но бремя неудачи легло на его спину еще более тяжким грузом. У него появилось смутное желание, чтобы этот груз незаметно увлек его на дно, и тогда, наконец, все будет кончено.



Девочка снова помолчала. Она сделала небольшую передышку. Пока Равена рассказывала, она неотрывно смотрела в небо, буд-то могла там найти ответы или подсказки. Но там их не было. Ответы и подсказки необходимо искать внутри себя.

*Долго и нервно курила, потом ходила кругами по комнате. Потом села в центр, закрыла глаза, приложила ладони к сердцу и затихла. Долго сидела не шевелясь. потом медленно начала отводить руки, за ними потянулась лента из света. Свет был яркий, теплый, но его было немного. Всё равно девочка продолжала вытягивать ленту. Неожиданно дернула руками, лента оборвалась и между ладоней осталась золотистой тканью. Девочка аккуратно сложила её, печально улыбанулась и пошла на площадку своей Башни, своего Дома. Рассказывать сказку, надо было ещё повязать по лоскутку ленточки на шею каждому мишке. Ах, да... ещё сказка...*

Чем меньше я болтаю о себе, тем больше силы над имею над конкретными людьми.

Почему болтаю о себе? Пытаюсь объяснять.

Хватит. Тема мотивации моих поступков и моего внутренего мира больше ни с кем не обсуждается.

Хотя бы потому, что неприятно, когда в тебя потом плюют.

Будем ещё живы...

Может мне и не чем гордиться в этой жизни.

Может быть я ничтожная и просто проживаю своё время, использую других людей.

Со стороны-то оно всегда видней. Может быть я и никто, я не хочу доказывать.

Но я помню, кто я.

И я переживу это. Сама.

*насвистывая*



You Can't Take Me



Got to fight another fight - I gotta run another night

Get it out - check it out

I'm on my way and I don't feel right

I gotta get me back - I can't be beat and that's a fact

It's OK - I'll find a way

You ain't gonna take me down no way

Don't judge a thing until you know what's inside it

Dont' push me - I'll fight it

Never gonna give in - never gonna give it up no

If you can't catch a wave then your'e never gonna ride

You can't come uninvited

Never gonna give in - never gonna give up no

You can't take me I'm free



Why did it all go wrong? - I wanna know what's going on

And what's this holding me?

I'm not where I supposed to be

I gotta fight another fight

I gotta fight will all my might

I'm getting out , so check it out

Ya, you're in my way

So you better watch out





You can't take me I'm free!





Get off my back



Well you think that you can take me on

You must be crazy

There ain't a single thing you've done

That's gonna phase me

Oh, but if you want to have a go



I just want to let you know

Get off my back and into my game

Get out of my way and out of my brain

Get outta my face or give it you best shot



I think it's time you better face the fact

Get off my back







You know it's all just a game that I'm playing

Don't think that you can't find a way in

That's what I'm saying

Oh if you want to have a go

I just want to let you know...

Карлос Кстанеда.



Давно я пытаюсь осознать себя во сне. Чтож, пошли сначала. Ещё раз.

Сноведения, Видение, Дубль.

Именно в таком порядке.